Известие о смерти отца застигает его на работе.

Гэвин хлестал кофе в компании Криса и пары только сегодня прибывших в участок новобранцев, увлеченно - и, конечно же, сильно перевирая и приукрашивая - рассказывал, как он получил свой первый шрам, в красках и эмоциях, словно бы это было не по его собственной неаккуратности и глупости, а действительно как в голливудских боевиках под хихиканье Криса, знавшего и лично видевшего, как обстояли дела на самом деле, и от того все громче смеявшегося с каждой фразой Гэвина. Его первый шрам был на правом боку, неглубокий, но порез от ножа все равно оставил после себя светлую полоску - милая девчонка сбила его с толку своими очаровательными кудряшками и обаятельной улыбкой, а после всадила в него нож, ничего выдающегося, и уж точно даже не пахнет тем героизмом, о котором он сейчас гордо рассказывал доверчивым новичкам.

Телефон пищит где-то в кармане - Гэвину редко кто-то звонит, его немногочисленные партнеры предпочитали текстовые мессенджеры, звонками пользуются лишь курьеры и начальство, и звонок был явно не от первых или вторых.

На том конце провода - грустный голос матери, дрожащий и надрывный, она прерывается на рыдания, и Гэвин с трудом разбирает слова, пока тетушка Джесс не отбирает у неё телефон и мрачным севшим голосом не сообщает о кончине Рида-старшего.

Наверное, я должен чувствовать грусть.

Думает Гэвин, когда отпрашивается у Фаулера на несколько дней - отгул капитан дает ему без проблем, заставляет взять несколько дней не отгулянного отпуска, которые Гэвин провел в прошлом году в участке, корпя над одним из дел по производству красного льда. Поставщика они так и не взяли, Гэвин тогда едва ли не впервые позволил себе обсуждать рабочие дела в подробностях с кем-то, кто не является сотрудником полиции - мрачнее тучи он заявился тогда к брату и долго выспрашивал его о тириуме, после того, как первым делом вспыльчиво высказался, что он думает об изобретениях своего брата.

Наверное, он должен чувствовать в этот момент что-то кроме пугающего безразличия и спокойствия - Фаулер странно косится на него, предлагает отвезти до дома, вежливо спрашивает, не нужна ли ему какая-то помощь, на что Гэвин лишь отмахивается. Капитан бы помог без вопросов, только вот не мог Гэвин показывать кому-то свою слабость, даже сейчас и даже всегда всё понимающему капитану, бывшему явно лучшим начальником для Гэвина, чем кто-либо другой мог бы. Но нет. Он сухо благодарит и отрицательно качает головой.

Справится сам.

Наверное, в груди должно болеть, должно быть больно?

Ловит себя на мысли Гэвин, когда выезжает на трассу и мчится по направлению к Чикаго. Неохотно, не тащится с минимальной скоростью, тормозя весь поток, но удивительно долго ошивается в магазинчике на заправке, хлещет кофе, сидя в машине и глядя в пустоту, и долго разглядывает крыльцо их дома - несколько машин уже были припаркованы у подъездной дорожки, и старенькая Вольво Гэвина сильно контрастировала на фоне новеньких, как будто бы только с конвейера, машин немецкого производства.

Наверное, он должен сожалеть о потере, наверное, он должен задыхаться от боли, как его мать, когда звонила ему, когда рыдала в трубку и не могла и двух слов связать - наверное, сердце должно болезненно сжиматься от мысли, что он уже никогда не увидит его и не услышит его голос.

Только почему Гэвин чувствует лишь облегчение сродни тому, когда отпустил неприятную ситуацию или человека? Когда хочется поставить точку, когда понимаешь, что ничего не выйдет, что бесполезно, что получается лишь боль друг для друга, но не получается отпустить? Когда цепляешься из последних сил, когда из раза в раз получается лишь больнее, но продолжаешь оставаться рядом и не отпускаешь?

Кажется, Гэвин всё же сможет.

Наверное, я должен её обнять?

Смотрит на сгорбившуюся мать и не может заставить ноги сделать и пары шагов. В их гостиной совсем скоро соберется толпа родственников, Гэвин только и успел, что закинуть небольшую сумку с парой вещей в свою старую комнату - удивился немного, что родители не стали переделывать её в кладовку, лишь спихали ненужные вещи, чтобы освободить пространство других комнат, и забыли, периодически протирая пыль и проветривая комнату. Натягивает черный костюм, спускается вниз и застывает на нижних ступеньках - вид матери, поблекшей и потускневшей, вызывает у Гэвина неприятное чувство неловкости, от которого хочется отвернуться, скрыться, лишь бы не видеть.

Ей больно, ей одиноко - теперь она останется одна в этом огромном доме, и Гэвин, конечно, не удивится, если тетушка переедет из своего захолустья к ним и займет самую большую спальню в этом доме, не удивится, если она тут же раскидает везде свои вязанные салфеточки и фигурки котиков - не удивится, но и приезжать будет все реже и все более неохотно.

Мнется на нижних ступеньках лестницы - наверное, он должен успокоить и поддержать любимую мать, быть рядом с ней в трудный для неё момент, когда она была рядом с Гэвином во все его трудные моменты, поддержала его, даже когда хлесткой пощечиной отец дал понять сыну, что он думает о его связи с Максом из параллельного класса.

Наверное, я не должен думать о том, как же сильно я не хочу здесь находиться?

Он заранее представляет толпу родственников, которые захотят утащить себе немного времени младшего Рида, вспоминает все неловкие встречи с ними и мысленно воет и лезет на стенку. Гэвин не был фанатом семейных сборищ и посиделок - ребенком ему было скучно среди взрослых, а подростком он заимел совершенно отличные от их увлечения и взгляды, и от того просто не хотел конфликтов, стараясь находить причины не ехать на очередную встречу или в гости.

Гэвин бы и сейчас сбежал к себе в комнату, соврал бы что-нибудь про разрывающую голову боль, про жуткую мигрень и тотальный недосып в комплекте с переутомляемостью на работе, если бы не заметил знакомую фигуру, стоявшую у окна - очевидно, одна из дорогущих машин принадлежала не кому-либо, а Элайдже Камски.

- Давно не виделись, - хриплым голосом произносит вместо приветствия, подходит к нему, боковым зрением подмечая, что мать утешает тетушка Джесс, недовольно бросавшая в Гэвина глазами молнии. - Вот уж кого я точно не ожидал здесь увидеть.

Должно быть стыдно, что даже Элайджа приехал попрощаться с неродным ему отцом, должно быть стыдно, что все - ну или почти - здесь искренны в своих эмоциях, должно быть стыдно за то, что Гэвин не испытывает всей той палитры чувств, что должен бы.

Должно быть.

Но вместо этого он думает лишь о том, как бы ему поскорее сбежать домой.

Донесшийся с севера ветер был жарок и сух, точно дыхание самого огненного архонта. Стоя на крыше таверны «Кошкин хвост», Дилюк повернулся на встречу ветру и сделал глубокий вдох, в надежде почувствовать дух родины. Казалось, сейчас он стоит на самом крою света, а вокруг, куда ни взгляни простирается жизнь, бескрайнее юное будущее. В такую ясную ночь отсюда были ясно видны даже пики далеких гор, вершины, окутанные изумрудным бархатом. Родина…
Как все же сильно Рагнвиндр успел соскучиться по родному и любимому городу. Частица души Тёмного Рассвета ликовало, уже лишь от присутствия его на территории Мондштадта. Однако, вместе с этим, по какой-то причине тяжело здесь находиться. Воспоминания всплывали одно за другим. «Тут они с отцом покупали свежие цветы, на одно из дней рождений Джинн», «на соседней маленькой улочке, они с Кэйей прятались от стражи, после одно из шалостей брата», воспоминания одно за другим были по самым уязвимым местам Дилюка. Было больно вспоминать брата и отца, так что Рагнвиндр попытался отогнать от себя все мысли о былом, и сосредоточиться на настоящем.
В последнее время, враги Мондштадта не стеснялись нападать на жителей по ночам. Фатуи, так вообще, претворяются добродетелями, и не стесняясь бродили по городу так, словно они уже были здесь хозяевами. Впрочем, выглядело со стороны все так, словно, это было и правда вопрос времени. Кто знает, сколько Монд еще протянет со своими «защитничками», которые не видят дальше своего носа. Хотелось бы сказать, что его брат – Кэйа, не такой… хотя нет, подождите, не хотелось бы, так сказать. Хотелось бы сказать, что его подруга – Джинн, не такая, но увы. Рыцарь Одуванчик хоть и трудилась на благо Монда, но все равно отделаться от Фатуи не могла, или не хотела. Конечно, хотелось бы верить в то, что ей не позволяли навыки дипломата послать их в… нет, не в бездну, там они слишком хорошо себя будут ощущать… в ромашковое поле. Все же, репутация Фатуи давно их опередила, оставалось только надеяться, что, хотя бы кто-то задумался над этими слухами.

---

«Прогулки» по ночному городу – стали важной традицией Дилюка. Каждую ночь, он отправлялся разобраться с врагами своего родного города, не редко спасая при этом жизни граждан, попавших в беду. Официально, Рагнвиндр прибыл в Мондштадт позднее, чем на самом деле. Юноша хотел с начала разобраться с угрозами, а уж потом думать, какие приёмы ему придётся проводить по случаю своего возвращения на родину. Отец всегда говорил: «делу время, а потехе час», подчёркивая, что нужно с начала переделать все важные дела, а уж потом, можно позволить себе немного передохнуть.
Тёмный Рассвет был готов к повышенному вниманию, к своей скромной персоне. Так сказать, был готов к тому, что все будут смотреть только на него, стоит ему «официально» переступить городские ворота. Однако, все обошлось. Многие даже не соизволили кинуть даже взгляда в сторону «Блудного сына Мондштадта». Некоторые люди встретили его взглядом, но подходить не стали, без остановочной что-то обсуждая между собой.
Уловив удивленный взгляд мастера Рагнвиндра, Аделинда прокомментировала: «если бы вы прибыли немного раньше, господин Дилюк, вы бы стали новостью «номер один», однако в нашем городе появился загадочный герой, и все обсуждают сейчас только его». Вот так вот воин сам у себя украл славу, чему был очень рад. Ещё с детства его обучали стойкости в подобных ситуациях, но легче всего «не упасть в грязь лицом», это вовсе не проходить через подобные испытания. Ответил Рагнвиндр лишь лёгкой улыбкой своей собеседнице и продолжил свой путь.

---

Рыцарь вернулся домой ближе к вечеру, разобравшись со своими делами. Оставалось не так много времени, прежде, чем он снова отправиться на охоту. Прием, который он по долгу статуса обязан провести, был запланирован на выходные, и приглашения были уже разосланы всем тем, кого Рагнвиндр был вынужден пригласить. Будь его воля, приём был бы сделан только для Джинн, или бы вовсе не приглашал никого.
– Войдите. – Поспешно произнес Дилюк, услышав стук в двери. По началу, рыцарь подумал, что скорее всего кто-то из его наёмных рабочих постучал в двери, и поздно понял, кого могло еще привести сюда этим вечером.